Отец как сын служащего не мог сразу поступить в институт, ему нужен был рабочий стаж, и он год проработал на торфоразработках. Окончив ЛЭТИ, он стал радиоинженером и начал работать в оборонной промышленности в КБ завода "Двигатель" (бывший завод Г.А. Лесснера), производившего морские мины и торпеды. Хотя еще до начала войны было известно, и о том, что предполагаемое оружие, которое может быть противопоставлено нашему флоту это магнитные мины и акустические торпеды с магнитным взрывателем, самонаводящиеся по шуму винтов, к моменту ее начала у нас, в отличие от немцев, еще не было ни мин, ни самонаводящихся торпед, ни надежной защиты от них: все эти работы еще только разворачивались.

Установив рабочие частоты головки самонаведения, удалось разрабатывать меры противодействия. Во-первых создать эффективную отвлекающую мишень, буксируемую за судном. Во-вторых наши суда стали снабжаться гидроакустическими установками. Как только дежурные гидроакустики слышали характерный шум винтов немецкой торпеды, они давали команду: “Стоп машина!”, и корабль ложился в дрейф, продолжая двигаться по инерции, до тех пор, пока у торпеды не заканчивался запас электроэнергии. К концу 1945 года НИИ-400 (ныне Гидроприбор) и СКБ завода «Двигатель», которые ранее занимались разработкой акустических торпед, завершили новый проект. Вскоре было изготовлено несколько опытных образцов, которые планировалось использовать в будущих испытаниях. Из-за отсутствия производства некоторых компонентов часть деталей пришлось снимать с немецких торпед. В 1946 году готовые торпеды, а также несколько образцов немецкой T-5 были доставлены в Махачкалу, где в течение нескольких месяцев в Каспийском море были проведены сравнительные испытания, в ходе которых новая советская разработка «соревновалась» с немецким прототипом. У торпед были обезврежены магнитные взрыватели. Вместо этого туда установили лампочки, позволяющие следить в темноте за движением торпеды под водой. Испытания показали очень высокую эффективность германского оружия: торпеды шли прямо под винты идущего судна. Поскольку взрыватели на них не работали, то торпеда проскакивала под винтами, а затем разворачивалась и снова шла обратно. Анализ показал, что по своим характеристикам советская разработка не уступала немецкой T-5.

Возможно благодаря этим торпедам я и появился на свет. Мать с моей старшей сестрой едва успела выбраться из блокируемого города буквально последним прошедшим эшелоном, а отец остался на оборонном предприятии. В условиях постоянного сокращения выдаваемого по карточкам пайка многие его коллеги не выдерживали, получали месячную норму, съедали все, а затем ложились умирать. Отец также дошел до крайней степени истощения так, что не мог уже самостоятельно ходить. Бабушка посадила его на детские саночки и отвезла в профилакторий, где таких доходяг как-то поддерживали. Дальше семью спасла гибель на фронте под Тихвином старшего брата отца Николая: семьям погибших военных на Новый Год приносили продукты. Кроме того помогал наш новый родственник Георгий Романович Шапиро, химик по образованию, работавший вместе с моей тетей Леной в пищевой промышленности. С его помощью отец устроился вставлять разбитые стекла на хлебозаводе, а затем и на шоколадной фабрике. Там можно было есть сколько угодно, но за вынос продуктов грозил расстрел. Весной 1942 года было принято решение переправить опытные образцы наших торпед вместе с необходимым оборудованием и сотрудниками, оставшимися в живых после первой блокадной зимы через Ладогу на Большую землю. Отец был в числе сопровождавших специалистов. Когда в порт Борисовой Гривы пришла баржа с Большой земли, матросы достали консервы тушенки, мясо они съедали, а банки с жиром и бульоном выбрасывали. Все голодные "специалисты" тут же на них накидывались и доедали. После прихода на Большую землю у многих начался понос. Когда все и всех перегрузили в два товарных вагона без каких либо удобств, отцу пришлось привязаться к открытой двери вагона и так и ехать, не зная выживет он или нет. Моей и его судьбе было угодно, чтобы он выжил и благополучно прибыл в Махачкалу на единственное наше море, где не было тогда боевых действий и где можно было более или менее спокойно проводить испытания. Во время испытаний на Черном море в районе Феодосии была потеряна одна торпеда, которая попала в территориальные воды Турции. Дело могло кончиться ГУЛАГом, но турки, выловив ее, не вскрывая, передали представителям ВМФ СССР. Поэтому вся эта история окончилась достаточно хорошо, и целой группе ведущих инженеров этого проекта была присуждена Сталинская премия как раз перед тем, как я пошел в школу.

Однако наладить производство своих акустических торпед СССР удалось лишь через 6 лет после окончания войны. В зоне советской оккупации оказался завод, производивший эти торпеды, там же находилась и вся документация по ним и специалисты-разработчики. Поэтому было принято решение полностью скопировать немецкую разработку, используя при этом нашу элементную базу. После окончания войны из Германии в Ленинград был вывезено не только все оборудование завода, но и все работавшие на нем специалисты. Их поселили в одном и том же доме на Кузнецовской улице, где и наша семья получила квартиру. Дом был построен еще до войны, во время блокады он, к счастью, почти не пострадал. Немецких специалистов поселили в соседнем подъезде. Вечерами они играли в парке Победы в итальянскую лапту “Faustballspiel”, где в отличие от английского гандбола нужно бить по мячу кулаком, а во дворе мы иногда играли с их детьми. Для наших их игрушки были тогда чем-то вроде инопланетных штучек. Каждое утро за ними приходил автобус, а отец добирался до завода, находившегося неподалеку от “Авроры”, на трамвае, ходившем по Московскому проспекту, называвшемуся тогда проспектом Сталина. Ближайшая от нас остановка была на углу с Благодатной улицей, где трамвай делал тогда кольцо, и идти туда надо было минут двадцать.